Неточные совпадения
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым
голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда
голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным
голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и
герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
— Но
герой его, Карено, легко отказался от своих идей в пользу места в стортинге, — вставил ленивый
голос.
Он видел, что «общественное движение» возрастает; люди как будто готовились к парадному смотру, ждали, что скоро чей-то зычный
голос позовет их на Красную площадь к монументу бронзовых
героев Минина, Пожарского, позовет и с Лобного места грозно спросит всех о символе веры. Все горячее спорили, все чаще ставился вопрос...
Тут был и Викентьев. Ему не сиделось на месте, он вскакивал, подбегал к Марфеньке, просил дать и ему почитать вслух, а когда ему давали, то он вставлял в роман от себя целые тирады или читал разными
голосами. Когда говорила угнетенная героиня, он читал тоненьким, жалобным
голосом, а за
героя читал своим
голосом, обращаясь к Марфеньке, отчего та поминутно краснела и делала ему сердитое лицо.
— Что ж, я очень рад! — злым
голосом говорил он, стараясь не глядеть на нее. — Теперь у тебя есть защитник, настоящий
герой, с ног до головы!..
Во всем этом разговоре Плавин казался Вихрову противен и омерзителен. «Только в век самых извращенных понятий, — думал почти с бешенством
герой мой, — этот министерский выводок, этот фигляр новых идей смеет и может насмехаться над человеком, действительно послужившим своему отечеству». Когда Эйсмонд кончил говорить, он не вытерпел и произнес на весь стол громким
голосом...
— Здравствуйте, странники, не имущие крова! — воскликнул он входящим. — Здравствуй, Февей-царевич [Февей-царевич —
герой нравоучительной сказки Екатерины II «Сказка о царевиче Февее», отличавшийся красотою и добродетелями.]! — прибавил он почти нежным
голосом Павлу, целуя его в лицо.
С своей стороны, Сенечка рассуждает так:"Коего черта я здесь ищу! ну, коего черта! начальники меня любят, подчиненные боятся… того гляди, губернатором буду да женюсь на купчихе Бесселендеевой — ну, что мне еще надо!"Но какой-то враждебный
голос так и преследует, так и нашептывает:"А ну, как она Дятлово да Нагорное-то подлецу Федьке отдаст!" — и опять начинаются мучительные мечтания, опять напрягается умственное око и представляет болезненному воображению целый ряд мнимых картин,
героем которых является он, Сенечка, единственный наследник и обладатель всех материнских имений и сокровищ.
Голые стены комнаты отталкивали тихий звук его
голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных
героях, бескорыстно отдавших свои силы великому делу обновления мира.
На трубный звук, на
голос боя
Дружины конные славян
Помчались по следам
героя,
Сразились… гибни, басурман!
Князь видит и младого хана,
Друзей и недругов… и вдруг
Раздался гуслей беглый звук
И
голос вещего Баяна,
Певца
героев и забав.
Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий
голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе
герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.
— И не я, — с жаром перебил наш
герой, — и не я! Сердце мое говорит мне, Яков Петрович, что не я виноват во всем этом. Будем обвинять судьбу во всем этом, Яков Петрович, — прибавил господин Голядкин-старший совершенно примирительным тоном.
Голос его начинал мало-помалу слабеть и дрожать.
— Сколько с меня, братец? — спросил наш
герой трепещущим
голосом.
Голосом, полным рыданий, примиренный с людьми и судьбою и крайне любя в настоящее мгновение не только Олсуфия Ивановича, не только всех гостей, взятых вместе, но даже и зловредного близнеца своего, который теперь, по-видимому, вовсе был не зловредным и даже не близнецом господину Голядкину, но совершенно посторонним и крайне любезным самим по себе человеком, обратился было
герой наш к Олсуфию Ивановичу с трогательным излиянием души своей; но от полноты всего, в нем накопившегося, не мог ровно ничего объяснить, а только весьма красноречивым жестом молча указал на свое сердце…
«Знаю, друг мой, все знаю, — отвечал слабым, тоскливым
голосом изнуренный
герой наш, — это официальное…» В пакете действительно было предписание господину Голядкину, за подписью Андрея Филипповича, сдать находившиеся у него на руках дела Ивану Семеновичу.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая себя, трепещущим
голосом. В то же самое время
герой наш с беспокойством оглянулся на дверь. Дело в том, что господин Голядкин-младший был, по-видимому, в превосходном расположении духа и в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные в общественном месте и, вообще говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно в обществе высокого тона.
«Где же, где же?» — проговорил чуть слышным
голосом наш
герой, указывая пальцем на вчерашнее место, отведенное гостю.
«Извините, я, может, и ошибся», — дрожащим
голосом проговорил наш
герой.
— Яков Петрович! Нет-с, я ничего, Яков Петрович, — покорным
голосом пробормотал наш
герой.
Уж близко роковое поле.
Кому-то пасть решит судьба?
Вдруг им послышалась стрельба;
И каждый миг всё боле, боле,
И пушки
голос громовой
Раздался скоро за горой.
И вспыхнул князь, махнул рукою:
«Вперед! — воскликнул он, — за мною!»
Сказал и бросил повода.
Нет! так прекрасен никогда
Он не казался! повелитель,
Герой по взорам и речам,
Летел к опасным он врагам,
Летел, как ангел-истребитель;
И в этот миг, скажи, Селим,
Кто б не последовал за ним?
— Смотрите, господа! — сказал он взволнованным
голосом, — ибо эта печать есть истинный
герой предстоящего рассказа!
Сто здоровых
голосов оглушительно подхватили припев, и каждый солдат, проходя с притворно равнодушным видом перед глазами изумленной толпы, чувствовал себя
героем в эту минуту.
Пылкий наш
геройВоображает очень живо
Хозяйки взор красноречивый,
Довольно круглый, полный стан,
Приятный
голос, прямо женский,
Лица румянец деревенский —
Здоровье краше всех румян.
— Стой, не уйдешь! — хрипел с натугой
голос, чередуясь со шлепкими ударами по чему-то мягкому и мокрому. И чуть ли
голос тот не принадлежал
герою торжества — Гусаренку.
— Я отниму у вас одну только минуту! — продолжал мой
герой извиняющимся
голосом. — Но прежде всего позвольте представиться… Кандидат прав Иван Петрович Камышев, бывший судебный следователь… К пишущим людям не имею чести принадлежать, но, тем не менее, явился к вам с чисто писательскими целями. Перед вами стоит желающий попасть в начинающие, несмотря на свои под сорок. Но лучше поздно, чем никогда.
— Ступайте, подпоручик. Вы заслужили по праву этот отдых… Вы заслужили и большее… Но не в моих силах наградить вас… препровожу донесение о вашей беззаветной храбрости завтра же в штаб армии… A теперь, — тут Танасио понизил
голос до шепота, чтобы не быть услышанным сбившимися вокруг них в кучку артиллеристами, — a теперь, мой Иоле, мой отважный герой-орленок — обними меня…
— Его зовут Иван Павлович, — отвечала покраснев, но с задором в
голосе хозяйка [Имена
героя и героини я ставлю не настоящие и фамилии их не обозначаю. От этого изображение эпохи и нравов, надеюсь, ничего не теряет. (Прим. Лескова.).].
«Перестаньте, стыдитесь, — заговорил опять
голос Петрова. — Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы жили его жизнью? Испытывали его восторги? („Правда, правда!“ — шептал Альберт.) Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно дается редким избранным и поднимает избранника на такую высоту, на которой голова кружится и трудно удержаться здравым. В искусстве, как во всякой борьбе, есть
герои, отдавшиеся все своему служению и гибнувшие, не достигнув цели».
Правда, и ответы гуслиста не обещали уступчивой искренности: но, по крайней мере, дипломатка старалась
голосом сирены привлечь в свою область этого нового Язона [Язон — греческий
герой, возглавивший поход аргонавтов (по имени корабля «Арго») за золотым руном (миф.).], хранящего золотое руно, то есть тайну похищения Паткуля.
Меженецкий не мог и не хотел дослушать, чего тут была большая доля, но ему и не нужно было знать этого. Один тон
голоса этого человека показывал то полное презрение, которое испытывали эти люди к нему, к Меженецкому,
герою революции, погубившему двенадцать лет жизни для этой цели.